Исповедь на заданную тему

эпилог

Двадцать лет прошло с тех пор, как я стал хирургом. Двадцать безумных лет…
За это время я многое понял. Я все реже вспоминаю себя испуганным мальчиком, который не знал, как прикоснуться к своему первому больному в приемном отделении хирургии. А тот, корчился на каталке, вытаращив безумные глаза, извергал потоки блевотины с самогонно чесночным смрадом и дико орал:
- Сволочи! Делайте же что ни будь! Всем рога поотшибаю, перестреляю! Б..ди!!!.
А кулачищи у мужичка были убедительные, да и наколками он был размалеван, как коврик персидский. Так что - держись доктор.
Время было уже перед рассветом. Старшие дяди-хирурги, после трудов праведных и ужина полуночного, с соточкой спиртика, да не одной, мирно почивали в ординаторской, а я был старший "куда пошлют" и "по всем вопросам". Будить дядей было не велено. Проверкой на "целкость" это называлось.
Мои руки предательски задрожали. Во рту сразу пересохло. Сердце бешено колотилось в груди. Я забился в уголок смотровой и старался не дышать. Казалось, что этот кошмар будет длиться бесконечно.
Помощь пришла от бабы-Жени, санитарка пропускника. Божий одуванчик, в чем только душа держалась, а спеленала стервеца. Удавочку из трубки резиновой на шею сзади набросила, да дернула посильнее. Вмиг у клиента язычок набок вывалился. Захрипел бедняга, аж посинел от неожиданности. А товарка бабы-Жени, медсестра Нин Пална, ловко так, в вену укольчик приладила. Без жгута даже. И затих бузотер, отключился. Морда удивленная. Глазенки плавают, бровки обиженно наморщил. Только по роже похабной блевотина размазалась.
Тут же лаборантка анализы крови из пальца заскорузлого набрала, а санитарки уже и штаны стянули, и майку под слоем грязи обнаружили. Доктора зовут, меня то есть. Иди, живот щупай, пульс считай, обследование назначай, да побыстрее решай, что с этим чучелом делать. Всем поутру поспать хочется.
Много воды утекло с тех пор. И баба-Женя умерла, и больничку ту перестроили и центральной назвали. А пока перестраивали нас на выселки выгнали, в другую больничку, задрипаную да богом забытую.
Перепуганный мальчик стал взрослым, не раз битым и хитромудрым. Он забурел, заковался в броню степеней, званий и категорий. Иногда, разглядывая старые фотографии, я уже и не узнаю того наивного молоденького хирурга, мечтавшего посвятить…служить…спасать и "светя другим сгорать…". Жизнь все расставила по своим местам и только иногда, где-то в запыленных подвалах сознания, в глубине проспиртованной и прокуренной души нет нет, да и засосет грусть по несбывшимся мечтам. Но это случается все реже и реже. И знаю я, что грусть скоро навсегда утонет в круговороте паскудной жизни. Слишком страшно было бы смотреть на мир глазами того мальчика. Мало радости дает хирургия. Не успел и оглянуться, а впереди уже только прошлое. Поэтому тот мальчик должен умереть, а вместе с ним и мои воспоминания. Они перестанут терзать мою душу, лезть в мои сны, напоминать о, казалось бы, бессмысленно и бездарно прожитых годах. Годах работы на износ. Бесконечной череды ночных дежурств и тысяч операций. Годах мерзости, зависти и предательства коллег. Годах страданий, боли и унижений. Годах, когда несмотря ни на, что этот мальчик-хирург выжил.
Но иногда, особенно после "дружеского ужина" на какой-нибудь конференции или съезде, когда вокруг тебя сидят соратники, много повидавшие на своем веку, еще раз понимаешь, что ты от рождения был обречен стать хирургом. Это твое призвание, которое ты несешь через всю свою кошмарную жизнь.
В любом случае, я сегодня не жалею, что стал хирургом. Тогда, в двадцать лет, я сам сделал свой выбор. За уши меня никто не тянул. Наоборот, отговаривали.
Я сам выбрал этот путь. Сам вошел в мир, жесткий и жестокий. В нем нет места наивным маменькиным сыночкам. В этом мире одна цель - выжить. На другое нет ни времени, ни сил, ни желания. Этот мир, как езда на велосипеде. Пока крутишь педали - едешь. Перестал, еще немного прокатился по инерции, упал и уже не поднимешься. Считай, что повезло, если те, что позади, объедут, а не прокатятся по тебе, всей своей массой вдавливая в дорожную грязь. Слабые в этом мире гибнут очень быстро.
Идол этого мира - деньги. Ради них выполняют рискованные операции, пишут диссертации, стучат в прокуратуру, впиваются мертвой хваткой в горло удачливому коллеге-конкуренту. Ради них стремятся к должностям, к тем "краникам", позволяющим пустить ручеек в свой карман. Ради них маленькие и большие хирургические начальники под корень выкашивают все талантливые ростки, позволившие себе прорасти на поле, где они безраздельно доминируют. Волчьи законы в этом мире.
Но это - мой мир. Он уже никогда не отдаст меня, и я не смогу без него. Чтобы выжить я продал ему свою душу. Бессмертную и падшую. Ее цепко ухватили начальники, заведующие, чиновники, вся та мразь, которая паразитирует на пахарях, стоящих за хирургическим станком, создающих науку, способных написать статью, книгу, диссертацию. Вся та мразь, которая кормится моим трудом, получает липовые степени, звания, ордена и премии, строит "еврохатыночки", нежится на курортах, снимает все пенки и …смеется надо мной.
Этот мир, как удав, может только задушить или проглотить. Он никогда и никого не отпустит. Разве что в бездну небытия.
Каждый хирург продает себя, как проститутка. Та продает тело, а ты ум и руки. Наше горе и наше счастье в том, что мы больше ничего не умеем. Мы слишком рано сделали свой выбор. В этом смысл нашей жизни. Мы продаем себя за гроши подачек, и, называем это работой.
Общество смачно плюет на нас. О нас вспоминают только тогда, когда нужно заштопать дырку в кишках, вырезать опухоль или вскрыть гнойник. В другое время мы - мясники, живодеры, коновалы, убийцы и сволочи. Наш звездный час редок, но он есть. Он приходит тогда, когда, тот, кто еще вчера поносил тебя, сегодня валяется в ногах, и, виляя задом, как собака хвостом, умоляет о помощи. И тогда я не жалею о своем выборе.
Да и стоит ли жалеть? Этот мир отнял у меня душу, но он дал взамен, то, что я заслужил. То, что я выбрал сам.
Я не голодный, не бомж. Не шикую в толстом "мерине", но и не езжу в "лоховозе-троллейбусе". У меня есть крыша над головой и немного "франклиных" с его корешами в бумажнике. У меня есть соратники, с которыми я могу закатиться в сауну, накупить приличной выпивки и нам будет хорошо. Пока на этом свете покупают души, кто-то их должен продавать.
Быть может я просто ищу себе оправдание. Может быть… Но я уже никогда не смогу жить без этого.