21 Июня 1805г.

  21 июня 1805 г. в Плимуте (штат Массачузетс, США), родился доктор Чарльз Томас Джексон (Charles Thomas Jackson, 1805-1880), преподаватель химии и минералогии в Гарвардской медицинской школе, предложивший Уильяму Томасу Мортону (William Thomas Green Morton, 1819-1868) использовать эфир для обезболивания хирургических операций.
  Патент на регистрацию эфирного наркоза N 4848, выданный 12 ноября 1846 г. в бостонском Бюро патентов, был оформлен на имя Чарльза Т. Джексона и Уильяма Т.Г.Мортона. Этот патент предусматривал и выделение авторам 10% всех доходов от использования эфира в хирургических клиниках. Однако бурное возмущение общественности заставило Мортона и Джексона раскрыть природную сущность анестетика (изначально они назвали препарат «летеоном»), и сделать свое изобретение доступным бесплатно.

  Чарльз Томас Джексон (Charles Thomas Jackson, 1805-1880), врач, химик и геолог, родился 21 июня 1805 г. в Плимуте (штат Массачузетс, США), в семье торговца и судостроителя Чарльза Джексона и Люси Коттон. В тринадцатилетнем возрасте Чарльз Томас Джексон стал сиротой, но тем не менее он смог поступить для дальнейшего обучения в Гарвардскую медицинскую школу.
  С детства Чарльз увлекался химией и минералогией, поэтому с удовольствием согласился сопровождать на каникулах своего друга геолога Фрэнсиса Алгера (Francis Alger) в двух летних геологических экспедициях (1827 и 1829). Результатом этих путешествий стала первая научная публикация Джексона (совместно с Алгером), напечатанная в журнале American Journal of Science [«A Description of the Mineralogy and Geology of a Portion of Nova Scotia», American Journal of Science, 14 (1828) and 15 (1829)].
  В 1829 г. Чарльз Томас Джексон заканчивает обучение в Гарвардской медицинской школе с присвоением степени доктора медицины и отправляется на три года в Европу. На медицинском факультете Парижского университета он продолжает свое медицинское образование, а также слушает лекции по геологии и минералогии в институте «Ecole Royale des Mines». С образовательной целью он посещает и другие университеты Европы. В 1832 г. он находился в Вене в период эпидемии холеры и участвовал примерно в 200 вскрытиях трупов жертв холеры. Эти наблюдения были опубликованы Джексоном в октябрьском номере Бостонского медицинского журнала (Boston medical magazine, 1832).
  На обратном пути из Европы в США, во время утомительного месячного плавания на пассажирском судне, одним из попутчиков Джексона стал американский художник и изобретатель телеграфа Сэмюэл Финли Бриз Морзе (Morse, Samuel Finley Breese, 1791-1872). Идея создания телеграфа возникла у Морзе, как полагают его биографы, именно в то время, когда он возвращался из Европы. На борту судна среди пассажиров зашел разговор об опытах Фарадея (Michael Faraday, 1791-1867) по электромагнетизму - «извлечению искр из магнита». Морзе, прослушавшему в Йельском университете (1807-1811) курс лекций по новой тогда области физики - электричеству, сразу же пришло в голову, что сочетание искр можно использовать как код для передачи сообщений. Во время месячного плавания он сделал несколько предварительных чертежей, а по прибытии в Америку построил электромагнитный телеграфный аппарат. В 1837 г. он продемонстрировал свое изобретение в Нью-йоркском университете. В 1838 г. Морзе разработал специальный код (азбука Морзе) и послал первое телеграфное сообщение: «Чудны дела твои, Господи!».

Сэмюэл Финли Бриз Морзе
(Morse, Samuel Finley Breese, 1791-1872).
Портрет, хранящийся в библиотеке Конгресса США.

  Но Морзе тогда совершенно не подозревал, что его случайный попутчик по плаванию на корабле из Европы в США, Чарльз Томас Джексон, будет потом утверждать, что именно он дал ему идею телеграфа, что Морзе просто украл это изобретение у Джексона, и даже будет пытаться оспаривать свой приоритет в этом великом открытии. Однако сам Джексон на протяжении дальнейшей своей жизни еще не раз проявит свой сварливый характер и склонность к сутяжничеству, и главные битвы и судебные тяжбы у него еще впереди. Можно сказать, что Сэмюэлю Морзе просто повезло с тем, что у Джексона в последствии появились новые поводы для споров о приоритете в праве на открытие, и новые, более привлекательные для него, очередные раздражители в виде открытия пироксилина и эфирного наркоза.
  Вернувшись в Бостон, Джексон начал заниматься врачебной практикой. В 1834 г. он женился на Сьюзен Бридж. Семейная жизнь у них, по всей видимости, сложилась удачно, о чем косвенно свидетельствует наличие пятерых детей. В 1836 г. Джексон оставил медицину, а все свое внимание и интересы отдал любимым химии, минералогии и геологии. В Бостоне он имел собственную химическую лабораторию, был казенным испытателем пробирной палаты для металлов и в разное время последовательно занимал официальную должность руководящего геолога в соседних штатах: Мэн, Род-Айленд и Нью Гемпшир. В 1844-1845 гг. Джексон исследовал берега озера Мичиган и первым обратил всеобщее внимание на богатство этих мест медными рудниками.
  В 1845 г. швейцарский химик, профессор из Базеля, Христиан Фридрих Шенбейн (Christian Friedrich Schonbein, 1799-1868), открывший ранее озон (1840) и давший ему имя, получил новое взрывчатое вещество - пироксилин (тринитроцеллюлоза). Толчком к этому открытию послужил случай, когда он воспользовался хлопковым передником жены, чтобы стереть пролитую азотную кислоту. Материя растворилась, а ученый, таким образом, пришел к своему изобретению. В дальнейшем он начал обрабатывать обычную вату смесью крепкой серной и азотной кислот, и получал тем самым нитроклетчатку - вещество, способное взрываться при сильном ударе (детонации). В 1846 г. он объявил о своем открытии, и именно Чарльз Томас Джексон начал попытки оспорить право на приоритет в открытии. Возможно, что Джексону и в самом деле удалось сделать что-то подобное в своей лаборатории, но справедливости ради следует отметить, что чуть позже Шенбейна и независимо от него Рудольф Беттгер также получил пироксилин, а до них нитрованием целлюлозы занимались и другие химики, в частности Т. Пелуз (1838) и Г. Браконно (1832). В России метод получения пироксилина был разработан полковником А. А. Фадеевым в 1846-1847 гг. Но никто из этих исследователей, кроме вездесущего Джексона, не затевал судебных тяжб с Шенбейном. Однако вскоре вся жизнь Джексона полностью была поглощена и, в конечном счете, погублена новым конфликтом и судебными разбирательствами уже по поводу открытия эфирного наркоза в 1846 г.
  Со слов самого Джексона, он экспериментировал с эфиром на самом себе еще в 1842 г. и выявил у эфира свойства, подобные опьяняющему действию закиси азота. Поводом для этого стал якобы случай отравления Джексона хлором. При этом он пытался использовать пары эфира в качестве антидота. И только в 1845 г. он лично познакомился с пионерами газового наркоза Хорасом Уэллсом (Horace Wells, 1815-1848) и Уильямом Томасом Мортоном (William Thomas Green Morton, 1819-1868).
  Этому знакомству предшествовали следующие интересные события и обстоятельства. 10 декабря 1844 г. дантист из Хартфорда Хорас Уэллс посетил общественную демонстрацию эффектов ингаляции «веселящего газа» (закиси азота) и пришел к заключению, что аналгетический эффект газа можно успешно использовать при очень болезненной манипуляции - экстракции зуба.

Хорас Уэллс (Horace Wells, 1815-1848)
Портрет работы неизвестного художника, 1838 г., масло.
Музей Медицинского и Стоматологического обществ г. Хартфорда (США).

  Рано утром 11 декабря 1844 г. он отправился в гостиницу, в которой остановился гастролирующий лектор и демонстратор Гарднер Квинси Кольтон (Colton, Gardner Quincy, 1814-1898), чтобы попросить у него некоторое количество закиси азота. Уэллс смог убедить Кольтона согласиться, пообещав ему долю барышей из того, что, несомненно, должно было стать весьма прибыльным делом.
  Получив согласие, Уэллс решил испробовать обезболивающее действие закиси азота прежде всего на самом себе, и обратился к другому хартфордскому дантисту, Джону Риггсу (John M. Riggs) с просьбой, чтобы тот удалил у него один здоровый зуб.
  Все собрались в приёмной Риггса в тот же день в послеобеденное время. Кольтон принёс газ, и сам лично сделал ингаляцию большой дозы Уэллсу, а Риггс, воспользовавшись хорошим наркозом, вырвал у коллеги один из здоровых моляров. Уэллс вскоре очнулся и с крайним энтузиазмом воскликнул: «Наступила новая эра в экстракции зубов!». Он уверял всех присутствующих, что не почувствовал ни малейшей боли, и что в процессе самой ингаляции он испытывал замечательно приятные ощущения.
  Это событие стало первым использованием закиси азота для обезболивания в стоматологии.
  Дальнейший головокружительный успех карьеры казался Уэллсу столь же несомненным, насколько бесспорным и совершенным оказалось обезболивание при экстракции зуба, произведенной у него самого. При его порывистом, нетерпеливом характере ему трудно было провести спокойно и планомерно дальнейшие испытания найденного замечательного наркоза, к тому же и материальная нужда толкала его к торопливым действиям.
  И Уэллс не удержался. Работая в Хартфорде, он и Риггс продолжали пользоваться закисью азота для экстракции зубов. Но они имели достаточный обезболивающий эффект лишь в половине случаев. Вместо того чтобы внимательно проанализировать свой опыт и выяснить причины неудач, Уэллс поехал в Бостон, чтобы выступить со своим открытием перед учеными кругами медицинского факультета знаменитого Гарвардского университета. Он прибыл в Бостон в начале января 1845 г., и, разумеется, повидался со своим прежним партнером Мортоном, которому первому рассказал о своем замечательном открытии и необыкновенных перспективах этого дела.
  Мортон, будучи на четыре года моложе, тем не менее, проявил большую осторожность и рекомендовал Уэллсу проконсультироваться с опытным химиком, прежде чем выступать публично. Он назвал Чарльза Томаса Джексона, и оба молодых человека отправились к нему в лабораторию. Почтенный джентльмен, уже весьма известный химик, холодно выслушал горячие высказывания Уэллса, и после короткого размышления решительно отсоветовал делать дальнейшие попытки газового наркоза. Джексон считал дело слишком рискованным и безапелляционно заявил, что ученые повсюду отбросили идею добиваться обезболивания путем ингаляции газов. Он предостерегал Уэллса от повторных экспериментов с газом, дабы не погубить непоправимо его репутацию как дантиста.
  Однако трудно было убедить в этом Уэллса, который на самом себе испытал чудесное обезболивание закисью азота и уже несколько раз с полным успехом вырывал зубы у своих пациентов в Хартфорде. Почему же то, что так прекрасно удавалось там, может не получиться в Бостоне? И он начал искать и достиг возможности проделать публичную демонстрацию в городской больнице, где один из гарвардских студентов согласился послужить объектом такого опыта при зубной экстракции. Мортон одолжил Уэллсу зубные щипцы и помогал ему при ингаляции газа.
  Была ли недостаточна концентрация газа, или слишком рано прекратили ингаляцию, или же, наконец, именно данный студент оказался особо устойчивым против действия закиси азота - трудно теперь угадать. Наркоз не наступил, и при экстракции зуба больной громко кричал от боли.
  «Обман, мошенничество!» - кричали присутствовавшие студенты. Говорят, что Уэллса даже спихнули с эстрады. Очень огорченный, в полном отчаянии, он на следующее утро уехал обратно в Хартфорд.
  Неудача Хораса Уэллса, произошедшая на глазах его бывшего партнера Уильяма Томаса Мортона, не только не расхолодила целеустремленного Мортона, но, и, наоборот, показала ему, что нельзя рассчитывать на скорое и легкое разрешение проблемы без настойчивых опытов, упорного труда и терпения. Напротив, неоднократные безболезненные экстракции зубов у отдельных больных Уэллса доказывали Мортону, что успех в поиске средства обезболивания возможен.

Уильям Томас Грин Мортон
во время публичной демонстрации эфирного наркоза.

  Вскоре он поступил в знаменитую Гарвардскую медицинскую школу в Бостоне. Он учился медицине, не прекращая своей зубоврачебной практики. Мортон имел достаточно хорошие доходы со своей практики. Им была организована мастерская для изготовления искусственных зубов, где работа проводилась по конвейерному методу. Прибыль с этого предприятия была значительна, а вместе с основным занятием в своей приемной по зубным болезням и платой от нескольких частных учеников Мортон зарабатывал до 20 тысяч долларов в год.
  Но основной целью Мортона было найти средство надежного обезболивания, как при зубных экстракциях, так и при обработке зубов для протезирования. Он посещал все лекции о месмеризме в надежде, что этим путем удастся обезболить хотя бы некоторых, особо податливых внушению пациентов. Мортон сам пытался месмеризировать своих клиентов, но без всякого успеха. Как и многие другие дантисты, Мортон давно уже попробовал различные наркотические средства и многократно пытался ослабить чувствительность, напаивая своих пациентов допьяна. Это мало помогало, и Мортон перешел к большим дозам опия. Применявшиеся Мортоном дозы опия были на грани переносимого и могли причинить тяжелое отравление. Обезболивающее же действие опия было явно недостаточным и далеко не окупало его опасных токсических свойств. Мортон все это отчетливо видел и, разумеется, далек был от мысли удовлетворяться такой несовершенной анестезией. Нужно было пробовать что-нибудь другое.
  В первые месяцы своего студенчества Мортон, пока еще не обзавелся отдельным домашним хозяйством, питался и даже жил в квартире Джексона. Проживание на квартире у преподавателя медицинской школы создавало особо выгодные возможности для интересных бесед со своим преподавателем не только за обеденным столом, но и после ужина, в семейной обстановке. А по диапазону и разнообразию своих специальных знаний Джексон мог быть исключительно интересным собеседником.
  Не раз, конечно, за совместным ужином Мортон слышал от Джексона о различных свойствах серного эфира. Джексон упомянул также о местном действии эфира и снижении чувствительности при его испарении на коже. На прямой вопрос Мортона о возможности использовать местное применение обезболивания эфиром в зубной практике Джексон ответил утвердительно и снабдил его стеклянной капельницей.
  Через несколько дней к Мортону обратилась некая мисс Паротт из Голчестера по поводу сильных болей в кариозном зубе и умоляла облегчить страдания. К сожалению, достигнутый с помощью местного применения эфира эффект некоторой аналгезии был очень кратковременным, ибо обусловливался только быстрым испарением эфира и вызванным этим местным замораживанием.
  Тогда у Мортона родилась мысль попробовать не местное, а общее воздействие эфира, хотя он, конечно, помнил неудачу Хораса Уэллса с наркозом закисью азота.
  Более подробно о действии эфира Мортон конечно бы мог узнать у Джексона, но у них произошла ссора, и они перестали видеться. Мортон ко всем своим разнообразным занятиям прибавил себе еще и роль воскресного проповедника, поэтому он стал систематически опаздывать к воскресному обеду, чем сильно раздражал пунктуального Джексона. После очередного опоздания Мортона к воскресному обеду между ними произошел неприятный разговор, закончившийся тем, что Мортон собрал пожитки и вместе со своей молодой женой покинул дом Джексона. Происшедшая размолвка надолго исключала возможность консультаций по вопросам возможного применения эфира для наркоза.
  Оставалось искать самостоятельно необходимую информацию в книгах. В справочнике Перейра (Pereir) «Materia Medica» под заголовком «Эфир» Мортон прочел: «Пары эфира вдыхают при спазматической астме, хроническом катаре, коклюше и диспепсии и чтобы помочь при случайной ингаляции хлорного газа».
  Очевидно, Мортон прочел и работу Майкла Фарадея (Michael Faraday, 1791-1867), в то время работавшего у Гемфри Дэви (Humphry Davy, 1778-1829), опубликованную в 1818 г. в «Трехмесячном журнале науки и искусств» («Quarterly journal of science and arts»). У Фарадея было написано по поводу эфира следующее:

«V. Эффект ингаляции паров серного эфира.

Если вдыхать пары эфира, смешанные с воздухом, они производят эффект, весьма похожий на тот, который вызывается закисью азота. Подходящий способ употребления:
  вдыхание через трубку, введенную в верхнюю часть бутылки, содержащей эфир. Стимулирующий эффект отмечается прежде надгортанником, но вскоре он уменьшается, а обычно появляется ощущение полноты в голове с последующим эффектом, подобным вызываемому закисью азота. Опуская трубку в бутылке, достигают большей ингаляции эфира при каждом вдохе, действие наступает быстрее, а ощущения еще более отчетливо похожи на те, которые дает газ.
  Испытывая эффект эфирных паров на лицах, кои особенно поддаются закиси азота, отмечено совершенно неожиданное тождество ощущений. Одно лицо, которое уже испытало душевную депрессию при ингаляции газа, имело сходные ощущения при вдыхании паров. Необходимо быть осторожным при опытах такого рода.
  Неразумным вдыханием эфира некий джентльмен был подвергнут в летаргическое состояние, которое с отдельными промежутками улучшений продолжалось больше 30 часов; большая душевная депрессия длилась много дней, пульс был так понижен, что было значительное опасение за его жизнь».

  Заключительная фраза Фарадея должна была, конечно, очень огорчить и озадачить Мортона. Зато обе приведенные цитаты давали немало оснований попытаться настойчивыми опытами с помощью эфира добиться лучших результатов, чем с закисью азота. Окажутся ли пары эфира сильнее веселящего газа по своим обезболивающим свойствам? И если да, то можно ли подыскать способ ингаляции и безопасную дозировку? Наконец, не станут ли эфирные наркозы оказывать непоправимые последствия на будущее здоровье и разум пациентов? Все это требовало тщательных, многочисленных экспериментов. Мортон это понял и с большой настойчивостью приступил к исследованиям.
  По существу ему не о чем было уже спрашивать Джексона. Последний, безусловно, не смог бы добавить ничего существенного к тому, что было уже давно напечатано у Перейра и Фарадея, а еще раньше, в 1800г., у Дэви о закиси азота.
  В работах Перейра и Фарадея были ясно высказаны основные данные о возможности ингаляций эфира и его действии, в работе же Дэви давались прямые указания об использовании закиси азота для хирургических наркозов. Полвека почти эти указания оставались втуне. Теперь настало время для практической проверки и подлинной реализации всей проблемы настоящим энтузиастом экспериментатором.
  Мортон дни и ночи обдумывал способы испытаний и совещался со многими из своих друзей и знакомых. Ассистентами у него были два студента: Томас Спир (Thomas Spear) и Вильям Левит (William Leavitt). Первый из них не раз участвовал в «эфирных шалостях» молодежи, развлекавшейся в Лексингтоне. Он рассказывал своему шефу о приятном возбуждении и полной безвредности ингаляций на основе собственного опыта и наблюдений за своими приятелями.
  И Мортон с большим энтузиазмом принялся проводить эксперименты с эфиром на самом себе, своей собаке Ниге, аквариумных рыбках, насекомых и т.д. Его ассистенты также участвовали в этих экспериментах. Однако опыты Мортона шли с переменным успехом. Он покупал эфир в различных аптеках и поэтому не исключал вероятности того, что причина неудач с последними опытами кроется в качестве эфира. Ничего не оставалось делать, как идти за советом к Чарльзу Томасу Джексону.
  В различных литературных источниках эта историческая консультация описывается по-разному. Но в конечном итоге Мортон все-таки получил совет Джексона использовать для опытов хорошо очищенный серный эфир, который в это время в Бостоне можно было купить только в аптеке Барнета.
  Но сама эта встреча Мортона с Джексоном впоследствии сыграла весьма тяжелую роль как в самих взаимоотношениях этих двух лиц, так и в той серьезной судебной тяжбе, которая разыгралась между ними потом по вопросу о приоритете в открытии эфирного наркоза. Свидетелями разговора были два ассистента Джексона, находящиеся в соседней комнате и слышавшие их переговоры. Положение Мортона при дальнейших разбирательствах в Сенате о том, кто же открыл эфирный наркоз, осложнилось тем, что он изначально скрыл от Джексона и свои истинные намерения и то, что сам уже провел несколько достаточно удачных опытов с серным эфиром.
  Выйдя от Джексона, Мортон тотчас же отправился в аптеку Барнета. С трудом сдерживая волнение, он заказал различные лекарства и в заключение, как бы кстати, пузырек эфира высшей ректификации. Вернувшись домой, он дал распоряжение никому не беспокоить его в кабинете и тотчас приступил к опыту на самом себе. Вот текст из доклада Мортона, пересланного им много позже в Парижскую академию искусств и наук:
  «Я приобрел эфир у Барнета и, забравши трубку и флакон, заперся в комнате, уселся в операционное кресло и начал ингаляцию. Я нашел, что эфир чрезвычайно крепок и что он частично удушает меня, но не производит желаемого действия. Тогда я намочил мой носовой платок и стал вдыхать из него. Я глянул на свои часы и вскоре потерял сознание.
  Когда я очнулся, я почувствовал оцепенение в членах с ощущением похожим на мурашки, и я отдал бы весь свет за то, чтобы кто-нибудь пришел и разбудил меня. На миг я понял, что я умру в этом состоянии, и что мир только пожалеет и посмеется над моим безумием. В дальнейшем я почувствовал легкий зуд в конце моего третьего пальца и сделал попытку тронуть его большим пальцем, но без успеха. При второй попытке я дотронулся, но при этом не ощутил чувствительности. Я по очереди поднимал руку и пощипывал бедро, но мог отметить, что чувствительность была неполной. Я попытался встать со своего кресла, но упал обратно. Постепенно у меня вернулись силы в конечностях и полное сознание. Я тотчас посмотрел на мои часы и нашел, что я был нечувствительным приблизительно 7-8 минут. Я твердо убежден, что в течение этого времени зуб можно было бы вырвать без ощущения боли или сознания».
  Возможность испытать наркоз серным эфиром при экстракции зуба представилась довольно скоро. 30 сентября 1846 г., в среду, в шесть часов вечера к Мортону обратился молодой музыкант Эбен Фрост. Вот что писал об этом сам Мортон: «К вечеру мужчина, живущий в Бостоне, пришел, испытывая большие боли и желая удалить зуб. Он боялся операции и просил его месмеризировать. Я сказал ему, что имею кое-что получше, и, смочив мой носовой платок эфиром, дал ему для ингаляции. Он сделался бессознательным почти немедленно. Было темно, а доктор Хайден держал лампу, пока я вырвал крепко сидевший малый коренной зуб. Больших изменений пульса и релаксации мускулов не было. Он очнулся через минуту и не знал ничего, что было ему сделано. Он остался на некоторое время, разговаривая по поводу эксперимента. Это было 30 сентября 1846 г.».
  А вот и текст расписки самого Фроста, заверенной подписью Хайдена: «Настоящим удостоверяю, что я обратился к доктору Мортону в шесть часов нынче вечером (30 сентября 1846 г.), страдая невыносимой зубной болью, доктор Мортон вынул свой карманный платок, намочил его своим составом, которым я дышал около полуминуты, а затем впал в сон. Через мгновение я очнулся и увидел мой зуб лежащим на полу. Я не испытал ни малейшей боли и, оставшись двадцать минут в его приемной после того, не почувствовал никакого неприятного эффекта от операции».
  В тот же вечер, 30 сентября, Мортон уже был в редакции большой бостонской газеты, а наутро, чуть свет, явился к дверям Бюро патентов. В качестве свидетелей в редакцию газеты Мортон привел с собой Хайдена и самого Фроста, и на следующий день, 1 октября, в утреннем выпуске бостонской Daily Journal была напечатана следующая заметка:
  «Вчера вечером, как о том мы были информированы джентльменом, который присутствовал при операции, у некоего субъекта был удален кариозный зуб без малейшей боли. Он был погружен в сон путем ингаляции особого состава, эффект которого продолжался около трех четвертей минуты - ровно столько, чтобы произвести экстракцию зуба».
  Таково было первое в мире печатное извещение об удачном хирургическом наркозе. Хотя в нем нет ни фамилии Мортона, ни адреса, весть об авторе и месте происшествия, конечно, быстро распространилась по Бостону, и это стало привлекать много любопытных и больных. Благодаря этому, Мортон провел еще несколько наркозов при экстракции зуба у своих пациентов.
  И вот, наконец, на квартиру Мортона для ознакомления с безболезненными зубными экстракциями явился Генри Бигелоу (Henry Jacob Bigelow, 1818-1871), один из известных хирургов знаменитого Массачузетского общей больницы в Бостоне.

Генри Бигелоу
(Henry Jacob Bigelow, 1818-1871)

  Положение создалось довольно щекотливое. Ведь для того, чтобы рассчитывать на апробацию и поддержку Бигелоу, Мортон должен был сообщить ему состав своего наркотического средства, без чего нельзя было рассчитывать на то, чтобы больничные врачи стали применять такой наркоз на своих больных в городской больнице. А Мортон, не будучи сам врачом и следуя общепринятым для зубных врачей правилам, стремился засекретить и запатентовать свое открытие. Поэтому трудно понять, как мог согласиться на применение такого «секретного средства» на своем больном главный хирург Массачузетской общей больницы Джон Коллинз Уоррен (John Collins Warren, 1778-1856). По-видимому, Бигелоу либо сам понял, что «состав» Мортона является серным эфиром, либо по полученным впечатлениям он смог уверить Уоррена в достаточной безопасности этого средства. Нельзя не подивиться той смелости, с которой Уоррен и Бигелоу позволили неизвестному молодому дантисту применить свое секретное средство для усыпления больного при большой, тяжелой операции.

Джон Коллинз Уоррен
(John Collins Warren, 1778-1856)

  Благодаря Бигелоу, Джон Коллинз Уоррен пригласил Мортона провести общественную демонстрацию эфирного наркоза 16 октября 1846 г. в Массачузетской больнице. Эта дата справедливо считается днем рождения анестезиологии. Утром этого дня никому неизвестный ранее дантист Уильям Томас Грин Мортон появился в операционной Массачузетской больницы. Мортон опаздывал, но хирург Джон Коллинз Уоррен до его прихода не начинал удаление сосудистой опухоли подчелюстной области у 20-летнего художника Эдварда Джилберта Эббота. Спустя 4-5 минут после того, как Эббот начал вдыхать пары эфира из несложного аппарата Мортона, он «впал в бесчувственное состояние» (как записал позднее Уоррен) и уснул. Этот аппарат был очень прост: стеклянный шар имел два отверстия: одно служило для наливания эфира, другое соединялось с трубкой, которая вставлялась в рот пациента для вдыхания паров эфира.

  Ингалятор эфира, усовершенствованный врачом Огастесом Эддисоном Гулдом (Augustus Addison Gould,1805-1886), медицинским консультантом Мортона. Гулд предложил для данного аппарата дыхательные клапаны, и, кстати, дал название эфиру, как препарату, “летеон” (от греч. Лета - река забвения). Мортон несколько недель не раскрывал природное происхождение препарата и называл его “летеон”, т.к. рассчитывал получить на него патент. Доктор О.Э.Гулд был свидетелем У.Мортона при регистрации открытия в Бюро патентов.

  Обезболивание оказалось эффективным, и операция была произведена в полной тишине. На окружающих, привыкших к душераздирающим крикам во время операций, это произвело ошеломляющее впечатление.
  Уоррен вспомнил демонстрацию Хораса Уэллса в 1845 г., когда закись азота не дала обезболивающего эффекта, и в аудитории раздались крики: «Обман!». Поэтому он по окончании операции обратился к безмолвствующей и пораженной аудитории со словами: «Джентльмены, это не обман!». А известный впоследствии хирург Генри Бигелоу, выходя из операционной, заявил: «Мы видели сегодня нечто такое, что обойдет весь мир».
  Это великое событие было воспроизведено на картине Роберта Хинкли (Robert Hincley) «Первая операция под эфиром», хранящейся в Бостонской медицинской библиотеке.

  Мы помним, что вечером 30 сентября Мортон водил своего больного Фроста в редакцию газеты как свидетеля и живой объект произведенной безболезненной экстракции зуба. А утром 1 октября он уже стоял на крыльце Бюро патентов, поджидая, когда Ричард Эдди (Richard H. Eddy) откроет эту контору. Мортон сделал заявку в Бюро патентов на изобретение.
  Хотя в Бостоне в то время было 78 тысяч жителей, и он считался четвертым по величине городом США, все же он был достаточно тесен, чтобы слухи и необычайные известия быстро распространялись. И то, что знал чиновник-юрист Эдди, в тот же день узнали многие, в том числе и химик Чарльз Томас Джексон.
  Последний никак не мог быть заподозрен в особой скромности и каждому из приходивших к нему за последней новостью он рассказывал, что никогда бы Мортон не сделал этого открытия, если бы не его, Джексона, советы и указания. Однако когда юрист Эдди рассказал ему о мортоновской заявке на патент и посоветовал Джексону потребовать у Мортона выкуп, Джексон решительно отказался, заявляя, что эфирные наркозы чрезвычайно опасны, что они могут вызвать асфиксию и даже непосредственную смерть. Джексон явно боялся, что начнутся смертельные случаи, и он будет причастен к столь опасному и скандальному изобретению: но когда к голосу юриста Эдди присоединились голоса других горожан о тех колоссальных барышах, которые, несомненно, потекут теперь в карман Мортона, Джексон не смог устоять и написал ему следующее письмо:
  «Я слышал от Эдди, что Ваши дела с эфиром идут хорошо. Вы сможете сделать хорошие барыши из патента, а так как мой совет оказался Вам полезным, Вы должны выдать мне некоторую компенсацию. Я бы думал 500 долларов. За эту сумму я готов отказаться от всех моих прав и от каких-либо жалоб на приоритет в изобретении».
  Мортон был удивлен, но, зная характер Джексона и его страсть к сутяжничеству, он согласился, дабы без помех развивать свое открытие. На следующий день Джексон первым пришел в контору к Эдди, чтобы составить и подписать формальный договор об отступном. Но тут Эдди опять заявил, что было бы безумием со стороны Джексона примириться на столь незначительном единовременном откупе в 500 долларов, и советовал ему потребовать 10 процентов дохода с патента.
  Джексон колебался. Конечно, не по этическим мотивам или вследствие избытка благородства. Даже не из страха, что тогда Мортон вовсе откажется делиться, нет, с Мортоном он сумеет вновь сторговаться. Джексона пугало то, что занимаемое им общественное положение и его роль в научных кругах сильно поколеблются от прямого участия в патенте на «секретное средство». Как бы его не исключили из членов Массачузетского медицинского общества! Уж не лучше ли помириться на однократной взятке и навсегда разделаться с этим.
  Тем временем явился Мортон с двумя свидетелями, готовыми подписать договор. Джексон стал придумывать всевозможные отговорки для перенесения дела на завтра. А по пути домой он выпытывал мнение Огастеса Эддисона Гулда о своих опасениях. Гулд усомнился в том, что Джексона смогут исключить из Медицинского общества за участие в патенте, ссылаясь на то, что уставы научных обществ весьма растяжимы. Тогда Джексон вернулся обратно и поручил юристу известить Мортона о своем требовании 10 процентов дохода.
  Разумеется, Мортон чрезвычайно рассердился, протестовал и справедливо указывал, что он только консультировался у Джексона как у опытного химика. Тогда Эдди как юрист стал уверять Мортона, что это то же самое и что лучше бы ему, Мортону, согласиться на участие Джексона в патенте, даже если последний и не имеет вполне законного права. Эдди стал рассказывать Мортону всевозможные случаи оспаривания патентов и полного провала таких предприятий из-за споров о приоритете. По словам Эдди, протест Джексона мог не только надолго задержать формальную выдачу патента Мортону, но даже сорвать все дело.
  Мортон побежал советоваться с Гулдом. Тот тоже посоветовал ему не затевать тяжбу с Джексоном, а, наоборот, воспользоваться авторитетным именем этого химика, чтобы облегчить оформление патента в казенных инстанциях.
  И Мортон согласился. Бумаги были составлены, и 12 ноября 1846 г. он получил патент, зарегистрированный на наркотическое средство под названием «Letheon». A 21 декабря он получил и английский патент на имя некоего Доге (Dore), который сразу же передал свои права Мортону.

Патент на изобретение эфирного наркоза N4848,
выданный Мортону и Джексону.

  В этом же месяце Мортон получил письмо от Оливера Венделла Холмса (Oliver Wendell Holmes, 1809-1894), поэта и автора многих очерков и новелл, профессора анатомии и физиологии Гарвардской медицинской школы:
  «Доктору Мортону. Бостон, 21 ноября 1846 г,
  Дорогой сэр!
  Каждому хочется принять участие в большом открытии. Я хочу дать Вам мысль о названии, которое можно дать состоянию больного и применяемому средству.
  Состояние должно, я думаю, быть названо анестезия (anaesthesia). Это означает нечувствительность, главным образом, как это применяют Ланней и Куллен к объектам осязания. Прилагательное будет анестетический. Таким образом, мы можем сказать «состояние анестезии» или «анестетическое состояние». Применяющиеся средства правильно назвать «антиэстетические агенты». Впрочем, может быть довольно сказать «анестетическое средство», но это допускает возражение.
  Слова antineuric, aneuric, neuroleptic, neurolepsia, neurostasis кажутся слишком анатомическими, тогда как изменения являются физиологическими. J throw this out for consideration. J would have a name pretty soon, and consult some accomplished scholar, such as president Everett or dr. Bigelow Sr. прежде чем укрепить названия, которые будут повторяться устами всех цивилизованных наций человечества.
  Вы можете обдумать эти слова, которые я Вам предлагаю для рассмотрения, но могут оказаться и другие более подходящие и приятные.
  С полным уважением к Вам,
  О.В. Холмс».

Оливер Венделл Холмс
(Oliver Wendell Holmes, 1809-1894)

  Так появилось название для нового открытия. Официальный научный доклад о нем впервые сделал Генри Бигелоу 9 ноября 1846 г. на заседании Boston Society of Medical Improvement под названием «Нечувствительность во время хирургических операций, произведенная ингаляцией». Доклад этот был напечатан в редактируемом Уорреном бостонском медицинском и хирургическом журнале «Boston Medical and Surgical Journal» (18 November 1846, No. 35, p. 309-317.). Это было первым в мире печатным научным сообщением об удачном наркозе при большой хирургической операции.
  Через несколько дней, 9 декабря, в том же журнале Уоррен напечатал статью, называя средство его истинным именем «Ингаляция эфирных паров для предотвращения боли в хирургических операциях».
  Патент, выданный Джексону и Мортону, предусматривал выделение авторам 10 процентов всех доходов от использования эфира в хирургических клиниках. Однако бурное возмущение общественности заставило Мортона и Джексона раскрыть природную сущность анестетика (изначально они назвали препарат «летеоном»), и сделать свое изобретение доступным бесплатно.
  После получения патента Мортон уже успел развить бурную деятельность по организации рекламной кампании в пользу эфирного наркоза и даже создал целую сеть агентов, разъезжавших по всей стране, чтобы следить за соблюдением его патентных прав. Разумеется, что громадное большинство врачей предпочло широко пользоваться эфирными наркозами, не считаясь с патентом. То же стали делать и многие частные врачи в Европе. Агенты Мортона были бессильны фактически запрещать или взыскивать штрафы за такие нарушения патента. Тогда врачи, уплатившие за лицензии, начали протестовать и требовать возвращения их денег, ибо они не получали никаких привилегий. В довершение всего Мортон потерпел полную неудачу с организованным им промышленным производством стеклянных ингаляторов. Их никто не покупал, ибо оказалось, что губка или полотенце обеспечивают дачу наркоза еще лучше, чем ингаляторы. Вместо ожидаемых прибылей Мортон нажил порядочные долги.
  Нельзя не отметить трогательной заботы и участия, которые проявили врачи Массачузетской больницы ко всем злоключениям Мортона. Эти почтенные люди никак не могли помочь Мортону в реализации или защите его авторских прав и привилегий патента. Дела подобного рода были им чужды, но благодарное сознание подсказывало необходимость хоть как-нибудь помочь человеку, который хотя и запутался в своих коммерческих оборотах, но, тем не менее, дал человечеству драгоценное, ни с чем не сравнимое средство - хирургическое обезболивание. Врачи Массачузетской больницы подарили Мортону серебряный кошелек с тысячью долларов, и они же составили и подписали вместе с группой руководящих медицинских деятелей Бостона петицию, адресованную Конгрессу США, о достойном премировании Мортона за сделанное им замечательное открытие.
  Но прошение Мортона, только поступив в Вашингтон, немедленно было опротестовано сразу же двумя претендентами, оспаривавшими приоритет и право на премирование. Это были его старые знакомые, Хорас Уэллс из Хартфорда и химик Чарльз Джексон из Бостона. Оба решительно оспаривали честь на открытие Мортона. Так началась многолетняя эфиронаркозная тяжба, занявшая весь остаток жизни у каждого из трех претендентов и не принесшая никому из них ничего, кроме мук и разорения...
  Чарльз Томас Джексон действовал как опытный конспиратор. Немедленно после того, как он добился включения своего имени в патент на «Летеон», Джексон послал в Париж письмо на имя одного из членов Парижской академии наук. В этом письме он делает представление Академии в качестве единственного автора, открывшего эфирный наркоз, однако предусмотрительно оговаривает, что вскрыть печать и конверт разрешает только в январе 1847 г., когда окончательно выявится практическое значение этого открытия. Это не мешало Джексону в течение всех осенних месяцев встречаться с Мортоном по несколько раз в неделю, пока о его заявке не стало известно Мортону.
  В письме Джексон излагал версию о своем случайном отравлении хлором в феврале 1842 г. и установлении им анестезирующих свойств эфира, которым он тогда воспользовался в качестве антидота. Когда он на следующее утро вторично вдыхал эфир из полотенца, то смог якобы отметить потерю чувствительности к боли. Джексон писал: «Так я сделал открытие, о котором я думал так долго: о средстве сделать чувствительные нервы на время невосприимчивыми к боли». Но так как сам Джексон не занимался медицинской практикой и не имел своих пациентов, он не смог проверить свою теорию вплоть до 1844 г., когда поручил это сделать Мортону. Последний, по уверению Джексона, во всем этом деле играл роль не большую, чем любая медицинская сестра при выполнении врачебных назначений.
  Можно только удивляться, как последнему утверждению Джексона многие могли поверить, несмотря на то, что Джексон не только не присутствовал при главном испытании наркоза 16 октября в бостонской больнице, но и после этого в течение долгого времени даже и не заглядывал туда, совершенно не проявляя интереса к ходу и развитию наркозов. Больше того, имелись живые свидетельские показания, что Джексон всячески отрекался от участия в наркозном изобретении, утверждая, что безумец Мортон непременно кого-нибудь отравит эфиром.
  Зато Джексон в свою очередь представил свидетелей, показывавших, что Мортон утром 30 сентября, т.е. в день экстракции зуба у Фроста, сам утверждал, что он понятия не имеет о серном эфире. К тому же и сам факт, что Мортон взял патент на себя совместно с Джексоном, убедительно показывает, что идея получена от Мортона. Когда-то Джексон считал Мортона весьма настойчивым и способным человеком. Теперь в целях подтверждения своих претензий на авторство Джексон не останавливался ни перед какими инсинуациями по адресу своего прежнего приятеля.
  «Меня часто спрашивали, - писал он, - как мог я доверить проверочные опыты столь невежественному и совершенно необразованному человеку, подобному квакеру, доктору Мортону. Я не знал подлого характера этого человека, когда он домогался чести зачислиться в качестве студента-медика в мое бюро. Я вскоре нашел, что он слишком невежественен, чтобы выучиться в достаточной мере и стать хирургом-дантистом... Но, хотя он был невеждой во всех научных делах, я считал, что он сможет выполнить ту весьма простую операцию, которую я намеревался доверить ему, а именно дачу эфира некоторым из больных, чьи зубы он собирался дергать. Я знал, что его приемную посещают лица из низшего и легковерного класса общества, которых привлекали его квакерские объявления, коими он наполнял наши ежедневные газеты».
  Но Парижская академия наук присудила крупную денежную премию поровну Мортону и Джексону как совместным авторам. Мортон предпочел отказаться от своей половины премии. Тогда из Парижа ему прислали золотую медаль стоимостью в половину премии. Джексон распустил слух, что медаль эта является подделкой. Как ни легко было проверить дело и опровергнуть гнусную клевету Джексона, она в течение многих лет имела хождение в американских газетах.
  Вся эта неистовая кампания не только повергла Мортона в тяжелое нервное возбуждение, но и привела его к полному разорению. Репутация его в родном городе так пострадала, что зубоврачебная практика совершенно упала. Наконец даже собственные ассистенты Мортона вынуждены были покинуть его, и увели с собой большую часть клиентуры.
  В конце 1849 г. друзья Мортона сделали денежную подписку и собрали некоторую сумму для поездки его в Вашингтон, чтобы защищать свои права перед Конгрессом США. Там он жил, нигде не показываясь и отказываясь от всех официальных приглашений. Три раза дело о присуждении премии в 100 тысяч долларов изобретателю наркоза представлялось на сессии Конгресса, и каждый раз дебаты приходилось откладывать и передавать вопрос вновь и вновь в различные комиссии, которые неизменно ставились втупик при чтении тысяч страниц печатных документов и доказательств, в которых каждый факт различными свидетелями расценивался и представлялся совершенно по-разному.
  В самом конце 1851 г. шансы Мортона на выигрыш были, казалось, очень большими, если судить по нижеследующему письму очень крупного вашингтонского юриста Даниэля Вебстера:
  «Доктору У. Т. Г. Мортону, Вашингтон, 20 декабря 1851 г.
  Дорогой сэр!
  В ответ на Ваше письмо от 17-го я хотел бы сказать, что, будучи ранее приглашен изучить вопрос об открытии применения эфира в хирургических операциях, я тогда же составил мнение, которое с тех пор я не вижу оснований менять, что заслуга этого большого открытия принадлежит Вам, я предполагал, что доклад Управления госпиталя и Комитета Палаты представителей Соединенных Штатов будут окончательными на этот счет. Джентльмены, связанные с госпиталем, хорошо мне известны по их высокой честности, а они в свое время располагали всеми возможностями для выявления любых обстоятельств самого дела.
  Комитет Палаты будет, как я уверен, единодушен в присуждении Вам заслуги первого практического применения эфира и большинство по их докладу присудит Вам полную честь открытия.
  С совершенным почтением. Ваш покорный слуга Даниэль Вебстер»
  Но и на этот раз Конгресс не принял решения, и дело вернулось для дальнейшего бесконечного изучения в различных комиссиях...
  Так прошло восемь лет со времени первого наркоза Мортона и получения им патента. И вот в качестве полной неожиданности для всех трех сторон, т.е. для Мортона, Джексона и представителей наследников Уэллса, с далекого юга, из штата Джорджия пришли сведения, что еще задолго до Мортона и до опытов Уэллса доктор Кроуфорд В. Лонг (Crawford W. Long, 1815-1878) из Джефферсона произвел несколько вполне успешных эфирных наркозов при операциях.

Кроуфорд В. Лонг
(Crawford W. Long, 1815-1878)

  Самая первая его операция под эфирным наркозом состоялась 30 марта 1842 г., когда он удалил опухоль затылка Джэймсу Вэнейблу. Об удивительных свойствах эфира К.Лонг узнал ещё во время своей учебы в медицинской школе университета Пенсильвании. В то время среди молодых людей были довольно распространены эфирные шалости (ether frolics), когда они «нанюхивались» эфиром с целью достижения эйфории и веселья. В последствии наблюдательный врач К.Лонг решил использовать аналгетический и наркотический эффекты эфира в своей практике. Есть сведения, что Лонг использовал эфир для амбулаторных операций еще несколько раньше, в 1841 г. Может быть, именно эти факты, но также недоказанные документально (или надуманные поклонниками К.Лонга для успеха в борьбе за приоритет открытия эфирного наркоза?), оставляют в тени Уильяма Кларка (W.E.Clarke), еще одного претендента на честь называться первооткрывателем эфирного наркоза. Известно, что в том же 1842 г., но несколько раньше К.Лонга, Уильям Кларк, студент Беркширского медицинского колледжа (штат Массачузетс), применил эфир при удалении дантистом Elijah Pope зуба у молодой девушки. Однако этот случай не был опубликован своевременно.
  В 1854 г. сенатор Доусон получил официальные извещения по поводу эфирных наркозов, проведенных Лонгом в 1842 г., и сообщил о них Джексону, советуя последнему съездить на юг и проверить все данные на месте.
  Тот последовал совету и в начале марта отправился из Бостона далеко на юг, в штат Джорджия, в поисках Лонга. Двенадцать лет прошло уже с тех пор, как Лонг провел свои первые эфирные наркозы. Уже пять лет, как он со своим обширным семейством покинул Джефферсон и, прожив год в Атланте, окончательно поселился в Афинах. Сюда он прибыл уже опытным, умудренным жизнью человеком в полном расцвете сил и скоро стал первым врачом столицы штата. К этому времени его собственная розничная аптека постепенно стала самой крупной не только в Афинах, но во всей северо-восточной части штата Джорджия.
  В эту аптеку рано утром 8 марта 1854 г. пришел неизвестный мужчина лет пятидесяти, угрюмый, несколько сутулый, с темными волосами и черными глазами; на сморщенном смуглом лице его не могли укрыться признаки волнения. Он спросил доктора Лонга. Ему ответили, что хозяина нет дома, и пригласили подождать. Но в это время вошел Лонг, и пришелец протянул ему визитную карточку. На ней Лонг прочитал: «Д-р Чарлз Т. Джексон» Джексон заявил Лонгу, что он является формальным претендентом на открытие эфирного наркоза, оспаривая это авторство у Мортона, которому он же подсказал обезболивающее действие эфира и даже снабдил пузырьком эфира 30 сентября 1846 г. Он рассказал, как они вместе с Мортоном заявили патент на это средство под названием «Летеон», но что позже, в 1849 г., Мортон стал добиваться премии от Конгресса США. Теперь, узнав от сенатора Доусона о работах Лонга в той же области, Джексон явился, чтобы сопоставить и проверить документы и доказательства обеих сторон.
  Имеется весьма подробная запись об этой знаменательной встрече и объяснении двух конкурентов, сделанная неким Эндрьюсом (F.Andrews), который был приглашен Лонгом в роли понятого.
  «Доктора Джексон и Лонг, - писал Эндрьюс одному видному нью-йоркскому терапевту, - представили на мое рассмотрение много документов, меморандумов, шнуровых книг, сертификатов и показаний больных и свидетелей, данных под присягой. При их затяжных переговорах они были откровенны, но медлительны, тщательны, осторожны и точны. Эта утомительная работа длилась целый день, и я ее живо помню. Из Афин доктор Джексон отправился на золотые прииски Делонега. А так как ему пришлось бы проходить через Джефферсон, где Лонг впервые принял эфир как анестетик, то он сообщил Джексону имена врачей и жителей, которые видели и знали о его первых применениях эфира и могли бы дать ему личные показания.
  По возвращении Джексона через десять дней он опять обратился к Лонгу в моем присутствии. За время переговоров в течение двух дней, что доктор Джексон пробыл в Афинах, на все предложения, которые он ему делал, убеждая поделить с ним честь и выгоды этого открытия, доктор Лонг отвечал: «Моя заявка на открытие и применение серного эфира как анестетика покоится на факте применения его мною 30 марта 1842 г., о чем я имею неоспоримые доказательства от уважаемых граждан под присягой».
  В другом письме тот же Эндрьюс писал: «Убедившись сам в подлинности и обоснованности заявок Лонга, Джексон предложил ему объединить их обращения к Конгрессу США - он, Джексон, как сделавший открытие, а Лонг как практически, применивший его - с явным намерением победить претензии Мортона. Это предложение было отвергнуто Лонгом, который довольствовался своим участием и в том, и в другом».
  Документация Лонга была настолько солидной и приоритет его так неоспорим, что Джексону приходилось считаться с этим. И если даже через много лет он все еще пытается присвоить себе честь идейного изобретателя-основоположника, то на выигрыш этого дела в Сенате и на получение громадной денежной премии отпадали всякие надежды. Он написал об этом сенатору Доусону в Вашингтон, снимая свои претензии в пользу Лонга.
  Много позже Джексон опубликовал в Бостонском медицинском и хирургическом журнале (Boston medical and surgical journal, April, 1861, II) статью под заглавием «Первое практическое применение эфира в хирургических операциях». В ней он подробно описал свою встречу с Лонгом в Афинах и дал перечень его первых операций под наркозом.
  «Записи и доказательства операций с эфиром все были предъявлены мне доктором Лонгом, - писал Джексон в этой статье, - Потом я обратился к проф. Джозефу и Джону ле Конте, тогда бывшим в Университете Джорджии в Афинах, и спросил, знают ли они доктора Лонга, и что представляет его личность с точки зрения честности и доверия. Они оба уверяли меня, что знают его хорошо и что никто из знающих его в этом городе не стал бы сомневаться в его слове, и что он человек уважаемый во всех отношениях.
  Впоследствии, при вторичном посещении Афин, доктор Лонг показал мне свой шнуровой журнал и книгу счетов, где стояли следующие поступления:
  James Venebles,
  March 30-th 1842, Ether and excising tumor 2,00
  May 30-th Eter 25
  June 6-th Excising tumor 2,00
  На верхней половине той же страницы несколько счетов за эфир, отпущенный учителю Джефферсонской школы, каковой эфир, как сказал мне доктор Лонг, употреблялся для показа его веселящего эффекта, и мальчики применяли его в школе для тех же целей. Я заметил, что все эти записи имели вид старых и подлинных заметок в книге...
  Я выждал, рассчитывая, что доктор Лонг сам опубликует полностью свои заявления и доказательства, а поэтому не напечатал ранее, что я узнал от него. Он очень скромный и сдержанный человек и не расположен выносить свои претензии никуда, кроме медицинского или научного трибунала.
  Если бы он написал мне вовремя, я бы представил его заявление в Академию наук Франции, но он позволил своему делу идти самотеком, а Академия знала о его заявках о практическом применении эфира в хирургических операциях не больше, чем я».
Публикуя это письмо, Джексон, однако, все еще пытается оставить за собой «идейное авторство» эфирного наркоза и не стесняется лгать, приписывая Лонгу то, что он, конечно, не говорил. Вот этот абзац:
  «Когда я спросил доктора Лонга, почему он не написал мне или не дал знать о его работах, он ответил, что, когда он увидел мои данные, он заметил, что я сделал открытие до него и что он не предполагал, что сделанное после этого можно считать имеющим большое значение. У него пробудилась мысль представить свои заявки на первое практическое применение эфира при операциях, когда он узнал, что такие заявки посланы другими за те же заслуги, а поэтому он написал представителям Джорджии в Вашингтон, устанавливая факты, которые сенатор Доусон рекомендовал мне изучить».
  Джексон сознательно лгал о якобы имевшем место признании Лонгом идейного авторства Джексона. Прождав еще семь лет со времени своего визита в Афины и видя, что Лонг не только не втянулся в их тяжбу с Мортоном и наследниками Уэллса, но что сам он не продолжает своих работ над эфирным наркозом и упорно молчит в печати, Джексон решил сделать еще одну попытку присвоить себе хотя бы теоретический приоритет. Он явно злоупотребил скромностью и сдержанностью Лонга и ответил ему черной неблагодарностью за то исключительно корректное и почтительное письмо, которое Лонг переслал Джексону после их встречи в Афинах:
«Афины, Джорджия, 1854 г., 15 ноября. Доктору Ч. Т. Джексону.
  Дорогой сэр!
  Я приготовил статью с доказательствами приоритета моих заявлений об открытии анестезирующей силы эфира и об его применимости для хирургических операций. Я намерен опубликовать это в брошюре, предназначенной для членов медицинской профессии, и я надеюсь представить в статье такие данные, которые устанавливают все то, что я считаю нужным установить.
  Наши заявления конкурируют друг с другом, но позвольте мне, сэр, заявить, что хотя наши претензии находятся в конфликте, в своей статье я не скажу сознательно ничего, что могло бы вам не понравиться. Я питаю высокое уважение к вам как джентльмену и человеку науки и испытываю гордость от знакомства с Вами.
  Ведь каждый из нас может использовать все приличные средства для продвижения своих заявлений, и я знаю, что Вы не осудите меня за мои намерения в этом деле, которое столь значительно затрагивает мою репутацию.
  Если бы мне понадобилась Ваша апробация, я могу ссылаться на Ваше обращение к почтенному В. К. Доусону и ко мне с расчетом на правильность моего заявления. Однако я не сделаю ни одного намека на Ваше письмо к мистеру Доусону или на разговор со мной, если это не встретит Вашей санкции.
  Ваш покорный слуга, К. В. Лонг».
  Лонг не написал этой брошюры ни тогда, ни после. А в Вашингтоне 15 апреля 1854 г. документы, представленные Лонгом, и признание их подлинности и неоспоримости Джексоном, как громом, поразили Мортона, который на этот раз был в полной уверенности своего успеха. После восьми лет ожесточенной полемики и яростной борьбы противники молча разошлись и с тяжелой досадой вынуждены были отказаться от дальнейших попыток выиграть дело в Сенате и овладеть 100 тысячами долларов премии.
  Лонг и тут оказался весьма инертным. Он не стал вторично обращаться в Конгресс США. Билль о присуждении премии за изобретение наркоза так и не дошел до заключительного чтения, и все это дело окончательно заглохло. А сами документы о первых наркозах Лонга не были зачитаны ни в Сенате в Вашингтоне, ни на Медицинском конгрессе в Сент-Льюисе. Они остались в доме Лонга в качестве простой семейной реликвии.
  Как ни пытался Джексон уговорить Лонга признать за ним, Джексоном, «идейное» открытие и сохранить за собой лишь честь практического применения, добиться этого ему, конечно, не удалось. Единственно, что он мог еще сделать, это попытаться отнять всякую надежду у Мортона на присуждение ему премии Сената. Он это выполнил, переслав сенатору Доусону свое официальное признание приоритета за Лонгом. 15 апреля 1854 г. это извещение, сделанное в Сенате и исходящее от одного из главных оппонентов, окончательно разрушило шансы Мортона на получение им премии. После стольких лет яростной борьбы противники молча разошлись, не добившись каждый ничего для себя.
  Джексон окончил свою неблагородную роль. Через семь лет, в апреле 1861 г., в журнальной статейке он еще раз сделал попытку присвоить себе «идейное» авторство, не стесняясь приписывать Лонгу те признания, которых Лонг никогда не мог сделать...
  Джексон прожил долгую жизнь, пережив всех своих противников и конкурентов. Беспокойный он был человек, завистливый и тяжелый. Из всех претендентов на великое открытие он был не только самым образованным, но, несомненно, и наиболее талантливым человеком, а его ученые степени и научные заслуги в различных отраслях служили надежной защитой от дурных подозрений.
  Может быть, его душевная неуравновешенность давно уже стояла на грани патологии. Последние годы своей жизни (1873-1880) он провел в приюте для психически больных. Бесспорно одно, что в практическом применении эфирных наркозов Джексон не имел никакого участия, а теоретических сведений он сам имел, вероятно, не больше того, что известно было об эфире из многих книг и справочников. Но своими претензиями он не только отнял у Мортона честь и славу открытия наркоза и вполне заслуженную им премию, но и многолетней, систематической травлей разорил и погубил его окончательно.
  В 1873 г. Джексон был помещен в приют для психически больных «McLean» в Сомервилле (штат Массачузетс), где находился до самой своей смерти.
  Он был похоронен в Бостоне на кладбище «Mount Auburn Cemetery», на том же самом кладбище, где и покоится Уильям Мортон.

Могила Чарльза Томаса Джексона.

  Надпись на памятнике гласит следующее: «Чарльз Томас Джексон, доктор медицины, сын Чарльза и Люси К.Джексон. 21 июня 1805 - 28 августа 1880. Выдающийся химик, минералог, геолог и исследователь во всех разделах естествознания. Благодаря его наблюдениям специфических эффектов серного эфира на нервную чувствительность и его решительным умозаключениям было сделано благоприятное открытие безболезненной хирургии. Godlike crime was to be kind to render with thy precepts less the sum of human wretchedness and strengthen man with his own mind».

  Для подготовки этого выпуска Виртуального календаря анестезиолога-реаниматолога были использованы материалы эссе Юдина С.С. «ОБРАЗЫ ПРОШЛОГО В РАЗВИТИИ ХИРУРГИЧЕСКОГО ОБЕЗБОЛИВАНИЯ» (Юдин С.С. Избранные произведения. Вопросы обезболивания в хирургии. Медгиз. 1960., с.322.).